Око Марены - Страница 103

103

– Коли на сердце легко от решения принятого, стало быть, верное оно и менять его негоже.

Окончательно спустившийся почти к самой воде Константин, находясь уже в двух шагах от клубящегося веретена, повернул к нему правую руку и сказал торжественно, обернувшись к остальным:

– Вот то, в чем мы сюда приехали. Эта карета прибыла за нами. Дождались вы наконец, ребята.

Поначалу он хотел обратиться к ним с краткой речью относительно того, что хоть эксперимент и закончился, но Русь остается, которая сейчас, как никогда, нуждается в их помощи, в том, чтобы кто-то попытался ее объединить. Поэтому лично он остается, а что касается их, то каждый должен решить этот вопрос сам и пусть сердце им подскажет.

Однако, дойдя до середины тропинки, Константин опустил слова насчет совести, придя к выводу, что никакого морального давления оказывать не будет. Сами пусть решают, без подталкивания.

А еще чуть погодя ему неожиданно вспомнилось зареванное мальчишеское лицо Миньки в момент их первой встречи и его, исполосованная плеткой, вся в красно-багровых рубцах спина. Всплыл в памяти затравленно-отчаянный взгляд Славки, окруженного его дружинниками и желающего лишь подороже продать свою шкуру; измученно-страдальческие глаза отца Николая, жаждущего понять, что с ним стряслось и почему Господь" ниспослал на него столь тяжкое, а главное – непонятное испытание. А гвозди в руки, а твари в лесах, а путешествия по мирам?…

И Константин пришел к выводу, что им и без того хватило выше крыши. Они честно трудились и давно заслужили свои билеты на обратную дорогу. Следовательно, он им вообще ничего не скажет о том, что остается. И тут же, будто только и дожидалась его решения, на ум пришла ловкая мыслишка о том, как лучше все это сделать. Но, удивленно глядя сейчас на хмурые лица друзей, у Константина с языка само по себе слетело совсем другое:

– А в чем дело, ребята? Что-то лица у вас какие-то нерадостные. Вы что, не поняли ничего?! Все! Закончились все ваши муки! Конец!

И, подойдя к каждому, крепко обнял их по очереди. Ответные вялые движения рук были невразумительным ответом энергичным пожатиям. Искренне продолжая недоумевать о том, что случилось с народом, Константин бодро распорядился:

– Пойдем, я думаю, по старшинству. Сначала отец Николай, затем Славка, потом Минька, ну а уж затем я, как замыкающий, – и предложил сразу же: – Давай, отче. Прокладывай путь с именем Божьим на устах, – и пошутил, видя его нерешительность: – Если думаешь, что это дело рук сатаны, то можешь перекрестить эту штуку. Она не обидится. Ну, что же ты?

Священник и не думал двигаться с места, грустно глядя на Константина.

– Давай, пора, – настойчиво дернул Минька за рукав Вячеслава, но тот только досадливо отмахнулся от него:

– Да погоди ты. Дай с мыслями собраться.

– Ты это о чем? – не понял Константин. – И вообще, я что-то вас никак не пойму: вы рады тому, что все кончилось, или нет?

– То, что испытание, ниспосланное Господом, завершилось, – конечно же рады, – степенно ответил отец Николай. – Но пока жив человек – они не окончатся. Уйдут одни – грядут им на смену новые. И как знать, возможно, и сейчас пред нами тоже испытание.

– Это какое? – вновь не понял Константин.

– Испытание выбором, – пояснил священник. – Какой путь изберем, ибо ныне пред нами две дороги открыты. В нашей воле любую из них избрать. А Господь лишь зрит безмолвно – на какую из них мы встанем, по какой пойдем.

– И какая же вторая?

– Здесь остаться, – кратко ответствовал отец Николай. – Сей путь более труден, – тут он поморщился от нестерпимой тянущей боли, внезапно вспыхнувшей в обеих руках, но, заметив встревожившееся лицо Константина, виновато улыбаясь, пояснил: – То от сырости утренней с реки. Пройдет сейчас. А что касаемо пути сего, то хоть он и тернист безмерно, да нива благодатна. Сколь семян добра и любви в души невинные посеять можно. К тому ж получается, что я, шагнув туда, добровольно сан священнический вдругорядь с себя сложу. Негоже сие как-то. Опять же тщусь мыслью, что прихожан в скорбные часы утраты своих близких сумею хоть немного утешить словом Божьим.

– Та-а-ак, – озадаченно протянул Константин, не зная, что сказать и как возразить, и повернулся к Вячеславу: – А ты что мне поведаешь?

– Видишь ли, княже, – начал смущенно тот, но был тут же перебит:

– Пора уж забыть про это обращение. Через пару минут я вновь обычным учителем истории стану – Константином Владимировичем Орешкиным. И все. Превращусь… – он прищурил один глаз, быстро пытаясь найти в памяти нужное слово, и, вспомнив его, продолжил с улыбкой, – в шпака обычного.

– Ну, это тебе можно забыть, – не принял его веселого тона Вячеслав. – А нам – мне, во всяком случае, – рановато. Дело в том, что мамочка с самого детства всегда настаивала, чтобы я на тарелке ничего не оставлял. Очень она у меня мудрая. Кашку доедать за собой надо, а дела доделывать. Ты мне в лодке чего орал, когда мы к Рязани подплывали, в чем винил? – прищурился он.

– Ну, чего сгоряча не скажешь, – смущенно произнес Константин.

– Ты-то сгоряча, а я всерьез их принял. Да и прав ты был. В первую очередь моя это вина. Мне ее и исправлять. Покойников к жизни я, разумеется, вернуть не смогу, но кое в чем помочь людям сумею. Да и других дел здесь столько осталось, что за всю жизнь не расхлебать. Опять же зама у меня нет достойного. Кому я все доверю? Один раз ненадолго отлучился, и вон до сих пор головешки дымят на тризне братской. Нет уж, хватит с меня. Так что я останусь, пожалуй.

– И доблестных вооруженных сил не жалко? – осведомился Константин. – Они ж без тебя пропадут. Внутренние войска в первую очередь. Присяга опять же.

103