Око Марены - Страница 102

102

Если он сейчас покинет этот мир, то никаких каменных стен городу, разумеется, никто не поставит, а ведь по сравнению с Батыем нынешний пожар его столицы даже не цветочки, а так – травинки мелкие. И Костя почувствовал, что если он уйдет сейчас отсюда, то потом всю жизнь в душе будет сознавать, что поступил как самый распоследний подонок. Вернуться, конечно, очень хотелось, но…

Перед его глазами медленной чередой вдруг проплыли десятки лиц, ставших такими родными и близкими за последние полгода: удивленных, встревоженных, напуганных столь резкими переменами в характере рязанского князя. Что будет с Доброгневой, с Купавой, с сыном Святославом – ему и вовсе представлять не хотелось, к тому же и так все было ясно без слов.

Но и в остальном тоже ничего утешительного. Любомира обязательно загонят на кухню, будет помогать матери котлы ворочать, а парень уже сейчас без масла в любую щель пролезет, да и к языкам у него просто-таки необыкновенные способности. Спасителя Ожска Сергия землю пахать заставят, Юрко тоже не поздоровится. Норвежцы уйдут куда глаза глядят во главе с Эйнаром. Всеведа, Радомира и Маньяка его сменщик вообще казни лютой предаст.

А что бояр-кровососов Костя перебил почти всех, так он новых, еще дурнее назначит. И одна лишь надежда, что в результате неосторожного обращения с новыми видами вооружения сам князь взлетит к чертовой матери на воздух. Если же нет, то в очень скором времени здесь, на рязанских просторах, заварится такая кровавая каша, что только держись. И по любому раскладу выходило, что в данный момент ему, Константину, как главному «шеф-повару», никак нельзя было выпускать поварешку, то бишь бразды правления, из собственных рук.

Он решительно повернулся спиной к заметно увеличившемуся белоснежному цилиндру, диаметр которого достигал уже трех метров, и княжеским приказным тоном бросил через плечо:

– Троих заберешь, и хватит с тебя. А я пока тут побуду, доделаю кое-что.

Однако его решительный шаг вскоре замедлился, и возле палатки, где безмятежно спали его друзья, он вновь застыл в нерешительности.

«Сейчас я их отправлю, а сам с чем останусь, – мелькнула опасливая мыслишка с еще более тревожным и неприятным продолжением, – А если не будить? Оно ж минут через пяток, ну, самое позднее, через полчасика само исчезнет. Не будет же бесконечно крутиться целый день на глазах у всех. Вот и не узнает никто. С другой стороны, отца Николая можно было бы и отправить. Без него хоть и будут проблемы, но разрешимые… Впрочем, и Славку тоже. Конечно, без такого специалиста в военном деле мне ой-ой как несладко будет. А вот без Миньки совсем швах. Без его идей по перевооружению вовсе худо придется. И вообще, что я один без них сделаю? Тут же работы непочатый край. Я ж разорвусь на части и все равно ничего не успею. Ведь не ради самого себя оставляю, ради Руси всей. Три жизни на одной чаше весов против сотен тысяч на другой. Все логично».

Казалось, решение принято, можно помахать пушистой спирали рукой и идти спокойно досыпать, но что-то продолжало держать Костю у полога. К чувству, что он все решил логично и правильно, как к бочке с медом, примешивалась простая и ясная мысль, черная, будто деготь, что он все равно поступает несправедливо по отношению к своим друзьям и настолько, что впоследствии и в глаза-то им заглянуть не сможет.

– А ты гад, оказывается, – задумчиво протянул он, обращаясь к самому себе, и почему-то вспомнил чеканную строку в одном из стихотворений любимого им Евтушенко: «Он, веря в великую цель, не считал, что средства должны быть достойны величия цели». Правда, адресовались они не Косте, а Сталину, но только теперь получалось, что они с усатым гением всех времен и народов оказались на одной доске. Ведь если он сейчас не разбудит своих друзей, не отправит их назад, то уподобится ему в самом худшем, что только имелось в характере у первого генсека Советского Союза.

– Ну уж, дудки, – фыркнул он и оптимистично заявил сам себе: «И без них справлюсь. Можно подумать, что на них свет клином сошелся. Вон сколько народу на Рязанщине – и умных, и талантливых, и башковитых, – только идеи им вовремя подкидывай. Того же Сергия взять, к примеру. А если я им все расскажу, глядишь, сами остаться надумают по моему примеру. Сами – это дело другое. Это можно. Обстановку напомню тревожную, распишу, какие они незаменимые, – должна же в них совесть проснуться, патриотизм, черт подери», – и, откинув полог, весело заорал в темноту:

– Рота, подъем! Учения закончились, пора по домам!

Почти сразу же он увидел, как из полутьмы подались на выход три неясных силуэта. Что-то было не так в том, как быстро они проснулись и молча, не задавая вполне естественных в такой ситуации вопросов по случаю столь раннего подъема, виновато прошмыгнули на выход.

– Ребята, а у меня новость, – громко заявил Константин, продолжая несколько недоумевать странному поведению своих спутников. – Сейчас я вам кое-что покажу. Но для начала повернитесь-ка дружнень-ко вон к той тропинке и пошли за мной.

– Заметил все-таки, – буркнул еле слышно себе под нос Славка, на что Минька тут же откликнулся шепотом:

– Он же не слепой.

Далее они спускались молча, причем расстояние от Константина, идущего первым, до Славки, идущего вторым, увеличивалось с каждым шагом, и к тому времени, как их князь почти сошел на берег, его спутники оставались еще на середине спуска.

– Ну что, все решили твердо? – обернувшись к бредущим за ним Миньке и отцу Николаю, спросил Вячеслав, добавив строго: – Не передумали, орлы?

– Сам не передумай, – огрызнулся Минька сердито, а священник добавил благодушно:

102