Око Марены - Страница 76

Услышанному от иудея сам Малой не придал особого значения, только подивился слегка. Лишь потом, наутро, он призадумался. Во-первых, несколько странноват был сам визит. Никогда иудей не торговал пшеницей, предпочитая более компактные и дорогостоящие товары. Во-вторых, только непроходимый дурак может закупать товар у соседа купца, особенно если известно, что тот уже практически собрался уезжать с ним. Этот крючконосый хитрец дураком никогда не был. Скорее даже как бы наоборот. Дел с Тимофеем ранее иудей никогда не вел, и – в-четвертых, – Малой даже никогда не слышал, чтобы Исаак хоть раз, находясь в гостях у русских купцов, отведал или испил что-то. Кроме, разве что, колодезной родниковой воды.

Словом, все это было настолько странно, что Тимофей порешил немедля известить о загадочном визите своего князя. Однако дел перед отъездом хватало, и вспомнилось ему об удивительном госте уже на пристани, незадолго до отплытия. Несколько смущаясь, Малой все рассказал Константину как бы между прочим, словно о забавной безделице, поминутно ожидая, что князь начнет высмеивать его за такие пустячные пересуды и сплетни, будто ни о чем серьезном нельзя поговорить. Увидев же, что слушают его очень серьезно, вовсе не собираясь потешаться, Тимофей окончательно осмелел и – будь что будет – выплеснул перед князем все свои соображения и догадки.

Сам Константин поначалу больше делал вид, что слушал. Вид же имел серьезный лишь для того, чтобы ненароком не обидеть собеседника. Ну и нету брата у Ибн-аль-Рашида, подумаешь. Стало быть, точно у араба крыша поехала.

– Ну а сам-то ты что обо всем этом мыслишь? – спросил он, прищурившись, едва купец умолк.

Малой приосанился. Нечасто князь с купцом совет держит, ежели, конечно, речь не о торговых делах идет. С ним, Тимофеем, такое и вовсе впервые происходит. Значит, уважает, так что тут впросак попасть – себе дороже выйдет. Однако раз спрашивает – стало быть, надобно ответить, и Малой насмелился.

– Метится мне, княже, – откашлявшись, как можно солиднее и важнее произнес он. – Прав Исашка-иудей. Нет у арапа никакого брательника.

– Брата не было, а ларец от него был?

– Ларец беспременно был, – подтвердил Малой. – Резаны так попросту никто раздавать не будет. Да и не стал бы он его искать вовсе, коли никогда не было бы. Почто?

– И что ж там такое дорогое у него лежит, что он за него, по слухам, готов два десятка гривенок выложить, да еще новгородских? – рассуждал князь вслух.

– Окромя самоцветов нет такого товара, чтоб эти гривны обещанные окупить, – твердо ответил Тимофей.

– Мыслишь, стало быть, самоцветы у него в ларце заветном, – загадочно хмыкнул Константин.

– Я про товары говорю, кои гривен дареных стоить могут, – вежливо, но твердо поправил князя купец. – А про ларец тако мыслю – иное что-то там лежит. И такое, что лишь самому купцу потребно, а иным прочим без надобности. Одно токмо невдомек – почто он истины с самого начала не сказывал, почто в секрете утерянное держит, а? – И Малой вопросительно уставился на Константина.

Князь молчал, рассеянно выковыривая острым носком синего сафьянового сапога застрявшую между двумя бревнами щепку. Напрямую спрашивать у Ибн-аль-Рашида было бы глупо, а на ум никаких догадок, хотя бы в виде допустимой гипотезы, как назло, не приходило.

Но и этот разговор не возымел бы никакого продолжения, если бы не вернувшийся вместе с остальными дружинниками с «больших маневров», как их высокопарно окрестил Славка, березовский ратник Охлуп. Именно он, проходя в момент пожара мимо купеческого склада, пособлял его тушить и вытаскивать товары на улицу. Ларец Охлуп подобрал уже наполовину обугленный. Обгоревшая донельзя верхняя его крышка и вовсе отвалилась напрочь, бока тоже изрядно пострадали, и относительно целым оставалось только днище. Будучи в своей деревне искусным древоделом и не расставшись с этим увлечением даже на княжьей службе, Охлуп заинтересовался искусно вырезанным на стенках ларца узором, каких доселе он не видывал. Если бы вещица оставалась целой, то он непременно вернул бы ее купцу, но огонь успел сделать ее практически непригодной для дальнейшего использования. К тому же внутри ничего не было, так что совесть дружинника, решившего оставить его у себя с мыслью на досуге рассмотреть получше, была чиста.

Досуг же у Охлупа выдался не далее как вчерашним вечером. Повертев ларец в своих мозолистых руках, он немного не рассчитал, и штуковина развалилась окончательно. Ратник даже не успел подхватить днище, как оно рухнуло на пол, расколовшись на мелкие кусочки.

– А видоком тому был дружинник по имени Мокша, – добавил в этом месте десятник Любим, опасаясь, что князь не поверит ратнику на слово и опозорит всех его людей обвинением в татьбе. – Я его тоже с собой захватил. Ежели повелишь, княже, так он там во дворе у приступка остался.

В ответ Константин лишь мотнул отрицательно головой, внимательно слушая Охлупа, а тот смущенно продолжил, что он, дурень, и тут не заметил бы эту пластинку, занявшись сбором кусочков диковинного узора, ежели бы не Мокша, узревший оную вещицу на дощатом полу.

С этими словами он выложил на стол перед князем маленькую, величиной с ладошку, тонкую золотую пластиночку с хищным кречетом.

А так как слухи, к тому же весьма преувеличенные, о том, что нашедший деревянный ларец станет счастливым обладателем целого мешка с золотом, уже дошли до дружинников, то вновь именно Мокша, сопоставив все, выдвинул предположение, что этим везунчиком мог стать Охлуп, если бы не разломал его окончательно. Они долго судили и рядили, гоже или нет относить купцу обломки, но тут как раз вошел Любим и резонно предложил принести находку вместе с останками ларца к князю. Пусть, мол, он и решит, как им дальше быть.