Око Марены - Страница 74

Работа же, так пригодившаяся ему ныне, посвящалась культурному влиянию восточной ученой мысли на развитие науки в Западной Европе. Именно из нее он сейчас обеими пригоршнями черпал все то, что сумел сохранить за прошедшие годы в своей памяти, и щедро рассыпал все это перед удивленными донельзя купцами. Начав с Ибн-Сины, причем назвав именно его арабское имя, он тут же перешел к Ибн-Зохру и тоже, польстив Ибн-аль-Рашиду, произнес арабское, а не искаженное европейцами имя ученого. Следом, не давая почтенному купцу опомниться и выразить глубочайший восторг от столь глубоких познаний русского князя в научных изысканиях его соплеменников по вере, Константин плавно перешел на астрономов и философов. Для начала он высоко отозвался о трудах Ибн-Тофейля, Аль-Батраки и Аль-Фараби, после чего, патетически подняв руки кверху, заявил, что только далекие потомки спустя столетия смогут по заслугам оценить титанический труд великого Аль-Суфи.

Заметив неподдельное изумление на лице арабского купца, уже с полчаса сидящего перед князем с полуоткрытым ртом, Константин решил, что этот уже готов, и немедленно переключился на соплеменников Исаака-бен-Рафаила. Для начала он отметил, что и его народ также издавна славен своей мудростью. Причем обилие великих умов столь огромно, что порою даже на одно имя приходится сразу несколько выдающихся человек. И Константин тут же привел в качестве примера Ибн-Эзру. Закончил же рязанский князь, увидев появившегося в дверях Епифана, заявлением о своем полном и безоговорочном согласии со многими положениями Альфаси.

Подав знак конюшему оставаться на месте, Константин вышел на середину гридницы и патетически воскликнул:

– Ваш Талмуд, называемый нами Ветхим Заветом и который равно свят и для правоверного иудея, и для православного человека, гласит: «Око за око, зуб за зуб, кровь за кровь». Иными словами, но одинаково по сути, сказано и в священных сурах благородного свитка. Стало быть, какое преступление оные молодцы совершили, такое наказание и должны в свою очередь понести, так?

Оба купца ошалело, но весьма энергично закивали головами в знак своего полного согласия со словами князя, после чего последовало изящное продолжение, которое, как предположил Константин, должно было окончательно удовлетворить обиженную сторону:

– Ведомо ли вам, что и у нас, православных христиан, есть свои запреты на вкушение некоторых видов мяса, кои наш народ почитает и неуклонно соблюдает?

Дождавшись очередной порции энергичных кивков, Константин пояснил более конкретно:

– Один из запретов сих касается телятины. Мясо оное на Руси не вкушает никто, ибо это грех, но ныне, – последовал красноречивый жест, и Епифан нехотя двинулся от двери, держа на вытянутых руках огромное блюдо с ароматно дымящимися сочными кусками только что изжаренной телятины. Поставив его на стол перед купцами, Епифан тут же удалился, а Константин продолжил, невольно сглотнув слюну от упрямо лезущего прямо в нос настойчивого душистого аромата: – Ныне оба воя моих, кои не в меру ретивы оказались, телятину оную отведают. Ну! – обернулся он в сторону дружинников.

Те, помедлив, переглянулись, нерешительно замялись и медленно двинулись к столу. Бог был далеко и, возможно, даже не смотрел на них, а князь с воеводой рядышком, поэтому каждый из виновников, не сговариваясь, предпочел согрешить. После еще одного, столь же красноречивого жеста князя, указующего в сторону блюда с телятиной, оба взяли по куску. Званко тут же впился в свой шмат зубами, а Жданко перед началом греховной трапезы успел-таки перекреститься и пробормотать вполголоса:

«Господи, прости раба свово грешного, но без дружины мне и жисть ни к чему».

Минуты три, окруженные всеобщим молчанием, они усиленно запихивали в себя это мясо, после чего Званко, который расправился со своей порцией чуть быстрее товарища, робко обратился к князю:

– Мне ишшо брать али будя?

– А это ты не у меня, а у почтенных гостей вопрошай, – кивнул Константин в сторону купцов.

Те в ответ на страдальческий взгляд Званка тут же стряхнули с себя легкое оцепенение и в один голос заявили, что им вполне достаточно увиденного, после чего оба дружинника были милостиво отпущены восвояси.

Константин перевел дух, но есть захотелось еще сильнее – из-за непрошеных гостей он даже не позавтракал, а время было уже послеобеденное. Между тем сочащиеся горячим соком и благоухающие дымком костра большие куски мяса на блюде продолжали настойчиво притягивать к себе княжеский взгляд. Константин искоса посмотрел на Славку и с мрачным удовлетворением отметил про себя, что он не одинок в своем настойчивом вожделении согрешить прямо сейчас, да посильнее и побольше. А если…

Кивком головы он подозвал Вячеслава поближе к столу и обратился к купцам со скорбным видом:

– Так как оба воя в моей дружине состоят, закою оный воевода головой отвечает, стало быть, справедливо будет, ежели часть кары ихней и мы на себя примем смиренно.

С этими словами он тут же ухватил самый большой и аппетитный кусок телятины и, перекрестившись по примеру Жданка, принялся себя наказывать. Делал он это, стараясь не показывать удовольствия от процесса, хотя на голодный желудок свежезапеченная молодая и в меру жирная телятина шла просто на ура. Напротив, жевал он медленно, выражение лица старался сохранять скорбное и пару раз, невзирая на битком набитый рот, даже слегка скривился от непреодолимого отвращения.

Следом за Константином протянул руку к блюду и Вячеслав. Мгновенно все поняв, он тут же ухитрился еще и подыграть князю, пробормотав сокрушенно: