Око Марены - Страница 55

На жестокость нужно отвечать жестокостью. В непротивлении злу насилием есть своя прелесть, но оно на руку подлецам.

А. Моруа

Затянувшуюся паузу первым нарушил Вячеслав.

– А почему вы, отец Николай, решили, что в шатре непременно Невский будет? – озадаченно спросил Вячеслав, не понимая, из-за чего заново разгорелся сыр-бор вокруг, казалось бы, давно решенного дела. – И потом, если мне память не изменяет, он же сейчас вообще салага. Кто его на войну с собой потащит? А уж Дмитрий Донской и вовсе из другой оперы.

– Иной салага… – буркнул Минька недовольно, решив, что это камень в его огород, но Вячеслав, не дав ему договорить, тут же миролюбиво заметил:

– О тебе вообще речи нет. Ты у нас гений. А Невский сейчас даже не твоих лет, а самый настоящий молокосос младшего дошкольного возраста. Так что я тебя, княже, не понимаю и твоего безутешного горя разделить с тобой никак не могу.

– Он его возьмет с собой, Слава. Он его обязательно возьмет. И вообще Ярослав без него пока никуда. – Константин устало вздохнул и потянулся к своему кубку с вином. Одним махом он лихо опрокинул содержимое. Опростав кубок до дна и задумчиво разглядывая пустую посудину, он пояснил: – Не родился еще Александр. В виде сперматозоидов он пока у отца его лежит. На хранении. А батька его как раз князь Ярослав и есть.

В ответ Минька только присвистнул, а Вячеслав растерянно развел руками, не зная, чего тут сказать.

– Ты не злой, княже. Но когда он, – отец Николай указал на воеводу, – руками своих стрелков сотворит непоправимое зло для земли русской, то оно свершится от твоего имени. И как ты мыслишь, кого в этом случае станут проклинать люди?

– А когда он родится? – поинтересовался Вячеслав смущенно. – Я, конечно, понимаю, что военный человек должен знать биографии всех своих знаменитых героев-полководцев как «Отче наш…», но как раз с датой рождения именно Александра у меня маленькая запинка. Запамятовал я.

– Запамятовал, Можно подумать, что ты помнишь, когда Невская битва была или Ледовое побоище, – фыркнул Минька.

– А сам-то, сам-то, – возмутился воевода.

– Я технарь. Мне можно, – парировал Минька. – А вот тебе, вояке, стыдоба.

– А чего стыдоба-то? Я как раз знаю, – не сдавался Вячеслав.

– Ну и когда, когда? – не отставал Минька.

– Это было… э-э… – воевода посмотрел на гладкий желтоватый пол, затем перевел взгляд на окно и утвердительно кивнул головой: – Ну, точно. Все сходится. Именно тогда это и произошло.

– Когда?

– В тринадцатом веке, – невозмутимо ответил Вячеслав.

– Стало быть, так, отче, – Константин наконец отставил кубок в сторону и встал из-за стола. Он уже был готов произнести свое решение, но потом потянулся за плавающим в братине ковшиком. Неспешно зачерпнув им вина, он так же неторопливо перелил его себе в кубок и заглянул в него задумчиво, будто ожидал увидеть в нем что-то иное, а не дорогое, ценою в три гривны серебром за ведро, фрязское вино.

Воспользовавшись паузой, Минька тихонько поинтересовался у отца Николая:

– А действительно, когда он родился-то?

Тот негромко произнес:

– В тысяча двести двадцатом году. Даже зачатия и то ждать надлежит более года, ибо с первого марта только начнется тысяча двести восемнадцатый год.

Услышав это, Вячеслав озадаченно почесал в затылке. Но тут раздался голос Константина. Он был негромок, но звучал ясно и отчетливо:

– Огонь, воевода, надлежит вести по княжеским шатрам, вне зависимости от того, кто в них находится. Либо Рязань падет, либо Ярослав погибнет. Выбор небольшой, сам видишь, и я его сделал.

– Одумайся, княже, – в молитвенном жесте, сделав лодочкой руки и протягивая их просительно к Константину, воззвал к нему еще раз отец Николай. Минька и Вячеслав молчали.

– Я уже думал, – коротко ответил князь. Он слегка отхлебнул из кубка и продолжил: – Не забудь, отче, что в той официальной истории не было нас. В той истории, которая произошла, Ярослав не испытывал мук позора, оттого что разбил его наголову под Коломной какой-то вшивый рязанский князек, да еще тезка его старшего брата. И он не испытал боли от гибели сразу трех своих родных братьев. И на Рязань он никогда больше не ходил, а сейчас придет. И учитывая все это, да еще представив, что мы все-таки грохнем у Александра его отца в одной из битв, пусть позднее, когда произойдет долгожданное зачатие его второго сына…

– А первый кто? – не утерпел Минька.

– Федор, – коротко ответил Константин. – Но он умрет совсем юным, еще до Александровых побед, – и, снова повернув голову к отцу Николаю, продолжил: – Так вот, представив все это, я больше чем уверен, что даже если княжича назвать Александром, он уже будет совсем не тем великим героем и святым. И еще одно. Откуда тебе, отче, известно, что тот же княжич Василько, о котором, несмотря на его молодость, так хорошо отзывались летописцы, будет хуже, чем неродившийся Александр.

– А кто это? – дернул за руку Вячеслава Минька.

– Это у-у, очень большой человек, – так же тихо ответил ему воевода.

Услышав их шепот, Константин на секунду отвлекся и пояснил хмуро:

– Это старший сын моего тезки – великого владимирско-суздальского князя Константина. В двадцать девять лет он был взят монголами в плен после битвы на реке Сити. На уговоры Батыя не поддался, в войско к нему не вступил, и тогда его умертвили.

Князь вновь повернулся к священнику и продолжил:

– А взять второго сына Константина – Всеволода. Он ведь тоже погиб совсем молодым на реке Сити вместе со своим бездарным дядей – князем Юрием. В живых после орд Батыя остались лишь потомки Ярослава и он сам – родоначальник клана. Кстати, брату Юрию он не дал ни одного ратника в помощь против татар. Ни одного, – повторил он увесисто и для полного понимания всей подлости Ярослава добавил: – И это родному брату. Он воинственный – бесспорно. Но честолюбив беспредельно, равно как и подавляющее большинство его потомков. А о том, что он по своему характеру самый худший изо всех Всеволодовичей, говорит одно то, что уже сейчас, хотя ему нет и тридцати, его руки по локоть в крови невинных новгородцев.