Око Марены - Страница 11

Подскакав к шатру, где его настороженно встречали бояре и сотники Ингваревой дружины, он спешился с коня, воткнул копье подтоком в сырую землю и, протягивая в знак доказательства, что он не вооружен, руки ладонями вверх, остановился напротив Ингваря. Его не смутили угрожающе нацеленные прямо в грудь перья копей и готовые выхватить в любой момент свои мечи дружинники.

После тщательно выдержанной паузы, внимательно окинув взглядом встречающих его, наконец заговорил:

– Я послан к тебе, Ингварь, от рязанского князя Константина.

– Не ведомо мне имя оное, – сухо ответствовал Ингварь. – Может, ты прискакал от того, кто не во крещении, но по делам своим, наречен Каином? Так мне его и слушать негоже.

Всадник насмешливо прищурился и предложил:

– Не для посторонних ушей речь моя к тебе, княже Ингварь. И мыслю я, ежели восхочешь ты жизнь воев своих сохранити, то слух свой ко мне все же обратишь и слову мирному внемлешь.

– Я от бояр своих тайн николи не держал, – не сдавался Ингварь. – А коли жаждешь слово свое донести, допрежь обскажи мне и советникам моим – кто сам будешь.

– Я, княже, наречен батюшкой своим в честь князя младого. Потому и имечко мне дадено – Константин. Ноне я тысяцкий во всей дружине конной, коя, – не удержался всадник, чтобы не съязвить, – пред тобой выстроилась во всей своей красе. Да чтоб ты ее хорошо разглядеть мог, мы ее о две стороны пред тобой поставили. Хошь налево взор кинь, хошь направо. Вои славные везде пред тобой.

– А под Исадами они тако же выстроились? – задал вопрос в тон Константиновой речи воевода Кофа.

– Под Исадами, воевода, – повернул к нему голову посол, – нашей дружины и вовсе не было. А из тех, Ингварь, кто твоего батюшку от князя Глеба защитить пытался, только четверо в живых и осталось. Ноне они, как и ранее, в дружине княжеской.

– Сладко гадюка шипела, да больно кусала, – хрипло изрек Онуфрий. – Его послухать, княже Ингварь, так Константина-иуду хоть на икону малюй.

– С переветчиками и душегубами глаголить мне дозволения князь не давал, – недобро прищурился посол. – Им другая речь и другое слово уготовано. А ноне я, княже Ингварь, тебе реку. Ежели руда воев твоих дорога тебе, ежели не хочешь ты, дабы твои неповинные ратари живот свой в этом поле утеряли, то подъезжай один к завтрашнему утру в шатер князя Константина. Он тебя ждать будет.

– А там вы с ним, как с его батюшкой Ингварем Игоревичем. Так, что ли?! – не выдержал Кофа.

– Князь Константин на мече клятву дал, что ежели не будет уговора мирного у него с князем Ингварем, то и тогда живым и здоровым переяславский князь до своего шатра доедет.

– А есть ли у нас вера в слово князя твоего? О том ты что ж не спросишь? – осведомился воевода.

– Я, Вадим Данилыч, слово своего князя до вас донес, – уклончиво отозвался Константин. – Ноне вам мыслить. Токмо об одном не забывайте, покамест совет держать будете. Коли возжаждал бы наш Константин покарати всех за набег дерзкий, ноне же поле это вашими телами устелил бы. Ежели мне, княже, веры нету, так ты у своего воеводы вопроси, сколь твои вои супротив нас продержались бы. Он у тебя муж в ратях умудренный и живо тебе ответ даст. А засим дозволь, княже, откланяться, а то кобыла моя замерзла, хозяина своего дожидаючись.

С этими словами посол, небрежно поклонившись на прощание и более не оборачиваясь, прошел к своему коню и через минуту был уже возле своей дружины.

Ингварь еще долго смотрел всаднику вслед, напряженно размышляя о чем-то. Затем окинул хмурым взглядом свое разношерстное притихшее воинство и, не говоря ни слова, молчаливо, одним жестом руки, пригласил всех ближних бояр и воевод в шатер.

Проворные слуги уже суетились, заставляя ковер, служивший скатертью, разного рода снедью, но большей частью холодной. В завершение последний из слуг вылил добрых полбочонка хмельного вишневого меда в здоровенную братину, которая была торжественно водружена в самый центр своеобразной самобранки. Увидев ее, Ингварь поначалу недовольно поморщился, но потом вяло махнул рукой, соглашаясь с неизбежным злом.

– Можа, в останний раз доводится мне ноне чашу с питием хмельным опрокинуть. Пусть будет. Но допрежь надобно нам решить, что далее делать будем, а тако же ехать мне или нет к Константину.

При этих словах воевода пешцев молодой тридцатилетний Шестак резко отдернул руку от братины, едва не утопив узенький серебряный ковшик, цепляющийся своей резной ручкой за край огромной посудины.

– А тут и думать неча, княже… – открыл импровизированное совещание Онуфрий. – Ежели тебе восхотелось лавров мучеников-князей Бориса и Глеба сыскать, тогда езжай смело. Как знать, можа, церковь наша православная и тебя, спустя десяток-другой годков, тоже в святые али в великомученики запишет.

Слово за слово и в разговор вступили все. Каждый предлагал свое, и, как ему казалось, самое лучшее в такой безвыходной ситуации. Ингварь продолжал хранить упорное молчание. Он внимательно выслушивал каждого из выступающих, но по его невозмутимому лицу, начисто лишенному эмоций, никто из присутствующих не смог бы угадать, к чьей точке зрения склоняется в своем выборе княжич.

А предложений было масса. Каждый чуть ли не криком пытался утвердить свое мнение, как наиболее разумное в такой ситуации, и лишь молчаливо поднимавший изредка свою длань Ингварь остужал разгорячившихся собеседников и в какой-то мере на время гасил чрезмерный накал затянувшейся дискуссии.

Дебаты длились долго. Начавшись еще засветло, они грозили перерасти в бесконечные, ибо ни один из спорщиков не хотел согласиться с неизбежным. Из всех бояр и военачальников в одном лишь все оказались едины своему князю – идти на поклон к Константину не предложил никто.